#историяэкономики

К концу 1923 года Германия оказалась в глубочайшем экономическом кризисе. Гиперинфляция превысила миллион процентов, безработица росла, доходы государства падали, продукты исчезали, а операции в марках стали невозможны. Общество оказалось на грани революции. В ответ союзники приостановили выплаты репараций и начали переговоры о реструктуризации долга.

Германия приняла пять ключевых шагов по стабилизации:

1. Снижение репарационного бремени. Германия вновь начала переговоры с союзниками, добившись снижения выплат до 1% ВВП. Это позволило государству сбалансировать бюджет и избежать полной экономической катастрофы.

2. Введение новой валюты. В ноябре 1923 года была введена рентная марка, обеспеченная активами в земле и промышленности, и привязанная к доллару. В отличие от бумажной марки, рентная имела стабильный курс и не использовалась для монетизации долга, что повысило доверие к ней.

3. Жёсткий контроль над выпуском денег. Выпуск рентных марок был строго ограничен — до 2,4 млрд. Также ограничили государственные расходы и возможности монетизации долга. Центральный банк поднял процентные ставки и прекратил поддержку убыточных предприятий.

4. Финансовая дисциплина. Правительство резко сократило расходы и увеличило доходы, что сопровождалось тяжелыми реформами. Были введены ограничения на кредитование и предприняты меры по укреплению валютных резервов.

5. Создание валютных резервов. Благодаря иностранным займам и возвращению сбережений граждан, Рейхсбанк создал золотые резервы, усилив доверие к новой валюте.

К 1924 г. кризис в целом остался позади. Германия вступила в короткий период восстановления, прежде чем по ней жестоко ударила Великая депрессия десятилетием спустя. Этот второй кризис не только оказался разрушительным в экономическом плане, но и подстегнул восхождение к власти популистов правого и левого крыла и Гитлера, а также всего, что случилось после его появления у руля власти. Но это уже совсем другая история.

#историяэкономики

Начало 1923 года стало поворотной точкой для Веймарской республики. Страна была на грани экономического обвала, а затем наступил удар: Франция и Бельгия оккупировали Рур в ответ на срыв поставок репараций. Их цель — выкачать уголь напрямую. Германия не стала вступать в бой, но устроила «пассивное сопротивление»: бастовали шахтёры, остановились фабрики. Рейхсбанк финансировал всех — и рабочих, и бизнес, — и тем самым лишь ускорил собственное падение.

Импорт угля, рост дефицита, кризис ликвидности — всё это разогнало инфляцию до безумия. Денег становилось всё больше, а стоили они всё меньше. Рейхсбанк попытался остановить обвал: продал валютные резервы, номинировал долги в долларах, поднял процентную ставку до 18%. Даже был момент надежды — марка укрепилась, началась краткая дефляция, спекулянты терпели убытки.

Но это было только затишьем перед бурей. Уже к маю стало ясно: ресурсов у Рейхсбанка нет. Поддерживать курс невозможно, и валютная привязка рухнула. Гиперинфляция вернулась с бешеной скоростью — к ноябрю 1923 года она достигла 36 миллиардов процентов.

Параллельно Германия увязла в новых долгах в твёрдой валюте, а Франция заявила, что останется в Руре столько, сколько нужно. Попытки спасти марку продолжались всё лето, но были обречены. Когда рейхспрезидент спросил министра финансов о возможных мерах, тот ответил сухо: «Коллапс уже произошёл».

Результаты поражают: с июля 1922 по ноябрь 1923 марка обесценилась на 99,99999997%. Цены взлетели на 387 миллиардов процентов. Когда-то на 6 млрд марок — всю денежную массу 1913 года — можно было жить, а теперь этого хватало разве что на одну буханку ржаного хлеба.

Немцы выживали в экономическом аду. Этот опыт стал национальной травмой — и позже мощным оружием пропаганды для тех, кто хотел покончить с Веймарской республикой навсегда.

#историяэкономики

Лето 1922 года стало для Веймарской Германии точкой невозврата. Надежды на экономическое восстановление и репарационные уступки рухнули за считанные недели. Франция заявила: отныне она будет сама определять, сколько должна Германия, и в случае отказа — просто заберёт немецкие активы. Возможность международного займа мгновенно испарилась. На глазах разваливались и дипломатия, и экономика.

Как будто этого было мало, в июне был убит Вальтер Ратенау — министр иностранных дел, один из немногих политиков, кому доверяли и внутри страны, и за её пределами. Его гибель стала символом надвигающегося националистического радикализма. Германия дрожала — не только от финансового краха, но и от политического разлома.

И тут началось. Иностранные инвесторы поспешно вывели средства из немецких банков. Немцы тоже не теряли времени — сбережения уезжали за границу вместе с последней верой в завтрашний день. Марка стремительно теряла ценность. Банки сокращали рабочие дни, наличности не хватало даже на зарплаты, а люди стояли в очередях, чтобы хоть что-то успеть обналичить.

Центральный банк оказался в ловушке: либо печатать всё больше денег, либо смотреть, как рушится экономика. Он выбрал первое. Денежная масса увеличилась в десять раз. Но вместо спасения это только ускорило падение. Инфляция вышла из-под контроля, и уже в августе стало ясно — Германия катится в пучину гиперинфляции.

Люди перестали верить в марку. Деньги теряли ценность быстрее, чем успевали потратиться. На смену привычным деньгам пришли доллары, золото и даже временные купюры — «чрезвычайные деньги», которые позволили печатать крупным вкладчикам. Магазины не хотели брать марки, компании считали в долларах. Каждый пытался спастись как мог.

Остановить печатный станок? Это означало бы полный паралич — зарплаты, торговля, производство, транспорт. Всё бы встало. И когда казалось, что хуже быть не может — стало хуже. Центральный банк, спасая банки от дефолта, вливал всё больше денег, а люди избавлялись от них всё быстрее. Инфляция росла, доверие падало, и страна закручивалась в классическую спираль: чем больше печатали — тем меньше стоило.

К осени 1922 года Германия уже не просто обесценивала валюту — она теряла её. Марка переставала быть деньгами в привычном смысле. Это было начало конца финансового порядка — и преддверие самого драматичного обвала валюты в истории Европы.

Рассмотрите следующие графики 👇 и представьте, каково было жить в таких условиях. 

#историяэкономики

Первая мировая война (1914–1918) стала для Германии не просто военным поражением — она запустила цепь экономических катастроф, которые навсегда изменили страну. Надеясь на быструю победу и щедрые контрибуции от побеждённых, Германия вступила в войну с расчётом, что всё окупится. Но вместо лёгкой кампании — годы кровопролития, долги, отказ от золотого стандарта и лавинообразная инфляция.

Уже в первые дни войны граждане, почувствовав угрозу, начали массово менять бумажные деньги на золото. Рейхсбанк за считаные недели лишился 10% золотого запаса. Чтобы избежать коллапса, Германия приостанавливает конвертацию денег в золото и запускает печатный станок. К концу августа 1914 года — плюс 30% бумажных денег в экономике. И это — только начало.

Деньги лились рекой. Чем дальше затягивалась война, тем быстрее рос дефицит, и тем чаще Рейхсбанк прибегал к печати новых марок. Германия не могла брать взаймы за границей — оставался только внутренний рынок, где население сначала охотно покупало военные облигации. Но когда инфляция стала пожирать сбережения, энтузиазм быстро угас.

Представьте: государственные облигации обещают 5% годовых, а цены уже к 1915 году выросли на 30%! Люди начали избавляться от долгов и марок, понимая, что в итоге им вернут обесцененные бумажки. Война продолжалась, расходы росли, а народ всё меньше верил в государство.

С 1914 по 1918 год долг Германии вырос до 130% ВВП, а денежная масса увеличилась почти на 300%. Но что ещё страшнее — к 1918 году Германия начала занимать деньги в твёрдой иностранной валюте. Это был сигнал: мир больше не верил в марку. А сам Рейхсбанк уже не мог её защитить — золотой запас был меньше, чем внешний долг.

Всё держалось на последней надежде — победе. Немецкие лидеры откровенно говорили: без победы и контрибуций нам конец. И они были правы. Когда стало ясно, что Германия проигрывает, марка стремительно обесценивалась. Начался валютный крах.

К концу войны Германия соответствовала всем условиям для экономической катастрофы: слабая валюта, внешний долг, дефицит бюджета, утраченные резервы, нулевое доверие. Марка уже не была средством сбережения — только средством обмена, которое всё меньше стоило.

Первая мировая война не просто изменила карту Европы — она запустила экономический ад, кульминацией которого стала гиперинфляция 1920-х годов. И всё началось с тех первых бумажных марок, отпечатанных летом 1914 года…

#историяэкономики

Умер ученый в почтенном возрасте 8 июля 1985 года в Кембридже. В его честь назвали не только экономические понятия, но и Харьковский национальный экономический университет, а также еврейскую школу-интернат «Бейс Агарон» в Пинске. В Харькове сохранилось здание бывшего училища, на стене которого висит мемориальная доска с надписью, что это заведение окончил лауреат Нобелевской премии Саймон Кузнец. Даже здание банка, в котором когда-то работал отец ученого, до сих пор стоит в Пинске на улице Заслонова, 12.

#историяэкономики

В США Саймон выучил английский и стал поглощать новаторскую экономическую литературу тоннами. В 24 года окончил Колумбийский университет со степенью магистра по экономике, а в 25 лет защитил докторскую диссертацию и получил степень доктора философии. По воспоминаниям знакомых, студенчество у него прошло в бедности — почти все время учебы белорус ходил в единственной рубашке.

«Уровень мышления Кузнеца и остальных участников [Конгресса] был несопоставим… Когда все эти непрофессионалы запутывали какой-нибудь вопрос, слово брал по своей инициативе или по просьбе председателя Кузнец, скромный, деликатный человек с тихим голосом, неторопливой и четкой профессорской речью... Никого не задевая, он быстро заменял туманные разговоры более или менее строгим анализом. Через десять-пятнадцать минут все становилось на свои места, и мы удивлялись, как мы этого раньше не понимали или не замечали. Его умение разложить сложный вопрос на простые и ясные составляющие восхищало», — вспоминал о нем советский экономист Аникин.

Умение объяснять простым языком сложные процессы привело Саймона Кузнеца в преподаватели экономики самых престижных вузов Америки (в том числе Гарварде и Пенсильванском университете). В общем, та самая поговорка про сына маминой подруги — это все о молодом Саймоне Кузнеце.

Немногие сохранившиеся цитаты ученого лишний раз доказывают, что у интеллектуалов не бывает проблем с чувством юмора: «Возможно, в статье 5% эмпирической информации и 95% предположений, некоторые из которых — это принятие желаемого за действительное. Оправданием для построения сложной структуры на таком шатком основании является глубокий интерес к предмету и желание поделиться им с членами Ассоциации».

В 33 года, будучи работником Департамента коммерции, он провел первую официальную оценку национального дохода США и заложил основу будущей системы национальных счетов. Кроме того, с помощью математических подсчетов он выяснил, что большинство экономических процессов цикличны и повторяются через 15—25 лет (особенно четко — в строительстве и демографии). Теперь это экономическое явление известно как волны Кузнеца.

Он же выдвинул гипотезу, которая сейчас стала прописной истиной: в развивающихся странах неравенство доходов сперва возрастает, а по мере роста экономики — снижается (она же — кривая Кузнеца).

Однако самое известное его открытие — это детальный анализ и разработка методов подсчета показателя внутреннего валового продукта (ВВП) в его современном понимании. Сейчас это понятие известно даже школьнику, но в 1937 году его доклад о ВВП произвел настоящий фурор в научном сообществе. В то время никто не имел детальных представлений об экономике страны, даже сам термин «макроэкономика» до 1934 года не звучал, а бизнес считался чем-то абсолютно непредсказуемым.

Закономерным итогом многолетнего труда стала Премия Шведского государственного банка по экономике имени Альфреда Нобеля за «эмпирически обоснованное толкование экономического роста, приведшее к новому, более глубокому пониманию экономических и социальных структур, и процесса развития», которую Кузнец получил в 1971 году.

«Самым большим капиталом страны являются ее люди с их мастерством, опытом и побуждениями к полезной экономической деятельности», — сказал ученый в своем выступлении.

Также он стал одним из первых экономистов, получивших Нобеля. Неизвестно, верна ли теория об измене возлюбленной Нобеля с математиком, но факт остается фактом: Нобелевская премия во всем мире присуждается с 1901 года, для экономистов ее учредили в 1968 году.

Что примечательно, оба брата Кузнеца и супруга Эдит Хандлер также были известными экономистами. Сын Пол Кузнец — экономист и почетный профессор Индианского университета, а дочь Джудит Штейн — жена математика Нормана Штейна. 

#историяэкономики

После исчезновения отца Семен и двое его братьев остались с матерью в Украине, поменяв Ровно на Харьков. Главную ставку мать сделала на образование своих детей и, как покажет практика, не прогадала.

В 17 лет Семен Кузнец вслед за братом поступил на экономическое отделение Харьковского коммерческого института (по другим данным — Харьковского университета), но окончить его не успел: спустя несколько лет началась гражданская война, а потом в страну пришли немцы.

В 21 год Кузнец работал статистиком в центральном аппарате профсоюзов и мечтал только об одном: уехать подальше от большевиков и заниматься экономикой. Тогда же вышла его первая экономическая работа — доклад о зарплатах на фабриках и заводах Харькова.

В 1922 году Семен и его старший брат Соломон эмигрировали в Нью-Йорк к отцу, который неплохо обосновался там за 12 с лишним лет. Для переезда братьям пришлось подделать документы и «потерять» свидетельства о рождении. В 1926 году к ним присоединился 17-летний Гриша. А вот мать так и не смогла воссоединиться с семьей, она умерла от рассеянного склероза в Польше.

В Америке все семейство сменило фамилию Кузнец на ее английский аналог — Смит. Все, кроме Семена, который так и остался Кузнецом, только имя перевел на более привычное американцам — Саймон. Родные вспоминают, что Саймон больше всего на свете любил читать книги и слушать классическую музыку, а вот политику терпеть не мог. 

#историяэкономики

Прошло 124 года со дня рождения всемирно известного экономиста Саймона (Семена) Кузнеца, жизнь которого однажды может стать неплохим сюжетом для экранизации. Отец ученого обчистил банк, в котором работал, и бежал в США. Спустя годы семья воссоединилась, все дети стали известными экономистами, а один из них ввел в обиход понятие ВВП и стал первым белорусом, получившим Нобелевскую премию.

Бежавший отец-банкир и оставшаяся с тремя детьми мать

Семен Кузнец родился в Пинске в 1901 году в зажиточной еврейской семье Абрама Кузнеца (уроженца Столина) и Полины Фридман (украинка), которая занималась торговлей мехами. Будущий Нобелевский лауреат был средним из трех сыновей. В большинстве старых учебников написано, что глава семейства в 1907 году эмигрировал в США на заработки и хотел перевезти к себе семью, но помешала Первая мировая война и начало революции.

Однако вышедшее в 2010 году расследование в «Гістарычнай браме» и обнародованная переписка украинского ученого с родственниками Кузнеца открыли куда более интересную историю. Из собранных данных стало очевидно, что отец Семена уехал в США не в 1907-м, в 1909 году. Работал Абрам не в меховом бизнесе, а главным бухгалтером в пинском отделении Азовско-Донского банка (одного из крупнейших банков Российской империи), и однажды перевел на свой счет в немецком банке 20 тысяч рублей, принадлежащих банку, занял у горожан еще 15 тысяч рублей и был таков. Общая же сумма растраты могла быть более 100 тысяч — гигантские деньги для тех времен.

Заметка об уголовном розыске Абрама Кузнеца была напечатана в газете «Минские губернские ведомости» 6 марта 1910 года.

«Приметы обвиняемого: рост вышесредний, волосы, усы и борода светло-русые, худощавый. Всякий, кому известно местопребывание Кузнеца, обязан указать суду, где он находится; установления же, в ведомстве коих окажется имущество обвиняемого, обязаны немедленно отдать его в опекунское управление».

Накануне этой аферы Абрам перевез семью к родственникам жены в украинский город Ровно.

«Думается, что крупную сумму денег он припрятал в укромном месте в Ровно или где-то рядом, чтобы ими могла пользоваться оставшаяся семья. Недалеко от Ровно и граница с Австро-Венгрией, которую тот, наверно, нелегально и перешел», — пишет Владимир Московкин.

В общем, Абрам оказался в США и на родину больше не возвращался. Что примечательно, сам Семен никогда не рассказывал о своем пинском детстве родным, а в официальных документах писал, что родился в Харькове. Так же до сих пор написано в большинстве энциклопедий. Только после смерти ученого его вдова подтвердила, что муж родом из белорусского города Пинска, а не из Харькова.

#историяэкономики

👇Заметка за 1875 год.

А: Годы, когда происходят паники и будут происходить снова;

В: Годы хорошего времени, высоких цен: в такое время нужно продавать акции и прочие ценности;

С: Годы тяжелого времени, низких цен: нужно покупать акции, товары и пр., чтобы держать их до момента наступления хороших времен и тогда продать.

Конечно, все эти предсказания и расчеты на 100-200 лет вперед, полная ерунда. Однако, храню этот скрин в «избранном фото» и последние лет семь сбоев пока не было….

А может быть и правда все события цикличны и четко спланированы, никаких совпадений нет?

Про пользу канала и опыт автора: https://finbazar.ru/post/529760-pro-polzu-kanala-i-opyt-avtora

#историяэкономики

Экономисты Испании понимали, что происходит. Они писали доклады, объясняли, предлагали меры. Но короли их не слушали. Американский историк Эрл Гамильтон подытожил: мало где моральные философы так точно ставили диагноз, и так мало кто прислушивался к ним.

Если взять килограмм шерсти и сделать из него костюм, то его стоимость вырастет в разы. Производство требует знаний, техники, организации. Оно создаёт рабочие места и увеличивает зарплаты. В бедных странах работы не хватает, а промышленность может решить эту проблему. Но бедным странам не дают развивать свою индустрию.

Мировые организации вроде Всемирного банка защищают патенты богатых стран, но запрещают бедным использовать тарифы и другие меры поддержки. Получается парадокс: богатым можно всё, а бедным – ничего. Это напоминает колониальные времена, только теперь в обёртке «свободного рынка».

В XVIII веке в Европе появилось простое правило: если страна продаёт сырье и покупает товары, она проигрывает. Если наоборот – выигрывает. Когда две страны обмениваются товарами, в этом выигрывают обе. Но если одна страна производит, а другая только копает и собирает, баланс нарушается.

Экономист Фридрих Лист в XIX веке говорил: свободная торговля работает только тогда, когда все страны уже развили свою промышленность. Иначе она усиливает богатых и ослабляет бедных. Сначала защита и развитие, потом свободная торговля.

После Второй мировой войны Европа оказалась в руинах. Но США не предложили ей сосредоточиться на сельском хозяйстве. Напротив – они помогли реиндустриализировать континент с помощью Плана Маршалла. Европа снова строила заводы и фабрики, защищала их от конкуренции и инвестировала в развитие. Это был осознанный протекционизм.

Сегодня же бедным странам предлагают совсем другое: экспортируйте бананы и хлопок, покупайте технику у нас. Это не просто несправедливо – это экономическая ловушка.

#историяэкономики

В XVI веке Испания казалась страной с огромными перспективами. Ее промышленность процветала. Шелка из Гранады и ткани из Сеговии считались лучшими в Европе. Португальские экономисты даже писали, что о качестве вещей судили по испанским образцам. Но к XVIII веку от этой промышленности остались только воспоминания. Все рухнуло. Почему?

После открытия Америки в Испанию начали поступать огромные объемы золота и серебра. Вместо того чтобы вложить это богатство в промышленность или образование, элиты использовали его для личного обогащения. Богатые землевладельцы зарабатывали на экспорте вина и оливкового масла в колонии. Но эти товары нельзя производить быстро и в больших объемах. Чтобы вырастить новые оливковые деревья, нужны годы. Расширение таких производств вело только к росту издержек.

Цены на вино и масло росли, а вместе с ними – и цены на еду в целом. Промышленники теряли покупателей: их товары становились слишком дорогими. Добавим к этому налоги, которые платили в основном ремесленники и фабриканты, а не дворяне. В итоге промышленность загнулась.

Когда в стране нет координации между разными секторами, экономика начинает барахлить. Так и произошло в Испании. Одни выращивали виноград и оливки, другие пытались производить ткани, инструменты или предметы быта, но между ними не было никакой синергии. Каждый действовал сам по себе. Это не создавало мощной цепочки добавленной стоимости, как в Англии или Голландии.

В начале XVI века испанские города пытались бороться за свои интересы. Было даже восстание комунерос – протест против власти короля и аристократии. Но король победил. После этого приоритет отдали сельскому хозяйству. Например, организация овцеводов «Места» (mesta) добилась разрешения на использование пахотных земель под пастбища. Это ударило по сельскому производству, которое могло бы кормить города и поддерживать промышленность.

В Англии, наоборот, короли делали ставку на промышленность. Там начали защищать и поощрять мануфактуры. Это и стало фундаментом промышленной революции.

Золото и серебро из Америки быстро исчезали. Оно не оставалось в Испании, а уходило в Венецию и Голландию. Почему? Потому что именно там были развиты производство и торговля. Эти страны могли превратить сырье в товары с высокой добавленной стоимостью. У них были корабли, склады, фабрики, станки, рабочие и торговые сети.

Испанцы, наоборот, продавали сырье и покупали готовые товары в десять, а то и в сто раз дороже. Так богатая страна превращалась в экономическую колонию.

Итальянский мыслитель Джованни Ботеро в конце XVI века писал: ни одно золотоносное месторождение в Америке не может сравниться по ценности с промышленностью Милана. Испанский министр Луис Ортис в 1558 году жаловался королю: «Мы продаем сырье за флорин, а покупаем готовые товары за сто». Он прямо говорил: Испания становится посмешищем Европы.

Такие идеи разделяли многие. Итальянцы Кампанелла и Дженовези, швед Андерс Берк, испанец Херонимо де Устарис – все они повторяли одну мысль: настоящие золотые рудники — это фабрики и мастерские, а не шахты.

До появления Адама Смита экономисты Европы видели в промышленности не только способ разбогатеть, но и путь к свободе. Производство требует знаний, сотрудничества и развития институтов. Там, где развивалась промышленность, возникали города, университеты, права и демократия. Итальянский экономист Фердинандо Галиани утверждал, что промышленность помогает избавиться от суеверий и рабства.

Французский мыслитель Алексис де Токвиль тоже говорил, что невозможно найти народ, который производил бы товары и торговал, но при этом не был бы свободным.

#историяэкономики

Продолжаем погружаться в историю. Итак, в отличие от брата Александра I, его преемник на российском престоле не интересовался акциями. Всю жизнь Николай I вкладывал свои деньги в депозиты. Началось это ещё с детства: счёт будущего императора раз в квартал пополняли на 33 000 ₽ Часть денег шла на личные расходы, а остаток за период - на вклад в Московской Сохранной казне.  Постепенно, с учётом процентов (к сожалению, данных о ставке не сохранилось) накопилась приличная сумма. Если в 1804 году на его счёте лежала 639 тыс. рублей, то в 1812 уже вдвое больше. 

После совершеннолетия Николай Павлович не изменил финансовой стратегии своей матери Марии Федоровны. Даже совсем наоборот, Николай I открыл новые счета в Санкт-Петербургской Сохранной казне, Главном казначействе, Петербургском Коммерческом банке и других финансовых учреждениях, которые исправно приносили ему проценты.

Сменивший Николая I, Александр II, пробовал инвестировать в ценные бумаги, в частности, владел более 1000 акций Главного общества российских железных дорог с гарантированной доходностью в 5%. Но его, как и других инвесторов, не обошёл стороной мировой финансовый кризис, который докатился и до России. Курс акций Главного общества российских железных дорог начал падать. В 1859 году он составлял 55% от номинала, а убытки общества достигли 4,5 млн рублей. Чтобы застраховаться от таких рисков в будущем, Александр II диверсифицировал свой инвестиционный портфель. Главной мировой валютой в 19 веке был фунт стерлингов, и российские монархи даже везли его домой наличкой, так что император открыл счёт в английском банке. О стартовом размере вклада точных данных нет, но в 1881 году сумма была эквивалентна 878 тыс. рублей, именно столько досталось по наследству его сыну, Александру III.

Следующий император увлечённо продолжил дело своего отца. Известно, что в 1882 году в Bank of England на счетах Александра III в английских процентных бумагах лежало уже почти 2 млн фунтов стерлингов, около 18–20  млн рублей, которые составляли финансовую подушку императора. Какие дивиденды он получал с этой суммы, неизвестно. Предположим, что немалые: деньги не просто «ржавели» в банке - ими управляли чиновники Министерства финансов. Те внимательно отслеживали английские биржевые котировки и экспериментировали с разными активами, стараясь получить максимум дохода для императора.

Последний российский император, Николай II, вывел эти деньги из английских банков, а полностью счёт был закрыт в 1900 году. Вместо зарубежных активов он и его родные начали покупать отечественные государственные облигации. Всего члены царской семьи инвестировали в ценные бумаги российской империи более 70 млн рублей. Только на процентах в 1906 году им удалось заработать больше 2,8 млн рублей при ставке доходности около 4% годовых.

Однако в 1905 году, когда в России произошла первая революция, царская семья снова обратилась к зарубежным активам. В этот раз немецким: страну считали тихой гаванью, куда можно было эмигрировать, если бы ситуация обострилась. Поэтому с ноября 1905 года по июль 1906 года на секретных счетах в Германском имперском банке была размещена сумма, эквивалентная 10 млн рублей. Это был способ не только сохранить капитал, но и получить дополнительный доход: ценные бумаги Прусского консолидированного займа и консолидированного займа Германского имперского банка, которые приносили 3,5% годовых.

#историяэкономики

Сегодня предлагаю немного погрузиться в историю. Понятие «личных состояний», или «собственных сумм», российских государей на протяжении XVIII–XIX вв. прошло через сложную эволюцию.

Начало этой эволюции, как и многое в нашей истории, положил Петр Великий. Когда он, придя на очередное заседание Правительствующего Сената, выложил на стол башмаки, купленные в Гостином Дворе на «собственные» деньги, заработанные в кузнице. Это и стало некой условной точкой отсчета и неким зримым символом обладания лично заработанными деньгами российскими монархами «по должности». Образ царя ассоциируется с абсолютной властью, распространяющейся в том числе и на государственную казну. Но не все знают, что со времен Петра I казна и личный кошелёк царя были разделены, что у монархов была и зарплата, и сберегательные счета, и инвестиционные портфели.

Первые инвестиции русских царей были иностранные золотые монеты. Их активно скупали и хранили в государственной казне в таком классическом подвале с сундуками, который играл роль российского золотовалютного резерва. Интересно, что разницы между государственными деньгами и собственным капиталом практически в то время не существовало, хотя Пётр I учредил кабинет его императорского величества для управления личными финансами императора. Наследники быстро свели на нет начинания царя-реформатора и часто запускали руку в казну, чтобы покрыть свои собственные расходы.

Пожалуй, первым инвестором власти стала Екатерина II. В 1763 году она разрешила тульскому купцу открыть акционерную компанию для торговли в Средиземном море. И чтобы привлечь капитал, общество выпустило 200 акций по 500 ₽ каждая. 20 из которых купила сама императрица. В 1772 году она же стала акционером Воронежской торговой компании, которая вела торговлю в Крыму, а также в Средиземном море. Правда, историки считают, что акции этих компаний Екатерина II покупала не ради дивидендов, так она пыталась профинансировать военную разведку против Турции.

Следующим системным инвестором среди Романовых снова была женщина - супруга императора Павла I Мария Фёдоровна. Полученный от государя гонорар за рождение наследников - аналог современного материнского капитала, она держала на депозитах в Сохранных казнах Московского и Петербургского воспитательных домов. Это были сиротские приюты, руководству которых государство разрешило вести банковскую деятельность, открывать вклады и выдавать кредиты дворянам под залог имений и крепостных. Финансовая устойчивость учреждений обеспечивалась гарантированными взносами от спонсоров и налогами. Например, туда поступало 25% от доходов каждого публичного мероприятия и 5 копеек с каждой проданной колоды игральных карт. Патронировала оба заведения лично императрица, накопившая на вкладах более 10 000 000 ₽. Первый вклад под 4.5% годовых для сына будущего императора Александра I, она открыла спустя год после его рождения. И до совершеннолетия (в Царской России оно наступало в 21 год) на депозит в 13 000 ₽ «набежало» больше 17,5 тыс. ₽, и в итоге общая сумма вклада составила 30 500 ₽.

На начало 19 века пришёлся расцвет торговых и промышленных компаний. Они были важны для развития экономики страны. Поэтому акции таких компаний покупали лично императоры, пытаясь своим примером стимулировать к покупке ценных бумаг дворянство и купечество. Так, например, Александру I принадлежали акции 6–7 торговых обществ. Главной его покупкой были акции легендарной Российско-Американской компании, которая занималась освоением Аляски. В 1801 году было выпущено 7350 акций компании (по 500 ₽ каждая), и 20 из них приобрёл император, а вслед за ним акционерами стали члены царской семьи и ряд государственных чиновников. В 1818 году такая акция стоила уже 574 ₽, т. е. принесла примерно 1% годовых.

#историяэкономики

В 2010 году, проводя исследования в Архиве Западной Фризии (Хорн, Нидерланды) для получения степени магистра по истории, студент Утрехтского университета Рубен Шальк наткнулся на «самый старый сертификат акций в мире».

Документ был спрятан в коллекции разрозненных архивных документов под названием «Финансы Голландской Ост-Индской компании» (VOC).

Этот сертификат акций можно было легко обнаружить давно, но никто не понял, что это за документ. На первый взгляд, он выглядит как оплата облигации VOC, которую компания регулярно выпускала для решения краткосрочных проблем с ликвидностью.

IPO Голландской Ост-Индской компании (VOC)

VOC была наделена монополией на азиатскую торговлю и официально объявила о своем IPO в уставе корпорации 20 марта 1602 года.

Возможность широкой публики инвестировать в эти акции сделала это первое IPO уникальным, поскольку ранее компании привлекали капитал от небольших групп богатых инвесторов и акции не торговались публично. Когда 31 августа 1602 года период подписки закончился, стало понятно, что около 1100 инвесторов приобрели акции в ходе IPO.

Этот метод финансирования был новаторским, не только потому что впервые в истории практически любой мог купить акции, но так как капитал, собранный таким образом, был зарезервирован на беспрецедентный для тех времен период времени (первоначально 21 год) без обещаний вернуть всю основную сумму или выплачивать дивиденды/проценты, что принципиально отличало его от долговых расписок.

Сертификат акции

Хотя строго юридически обнаруженный документ является не акцией, а квитанцией, он очень близок к тому, что мы сейчас считаем акцией.

Сама VOC не выпускала сертификаты акций. Единственным доказательством права собственности акционера была запись его имени в объемных регистрах VOC (реестре акционеров).

Кроме квитанций об оплате,

таких как этот документ, у акционера не было других доказательств, которые

можно было бы взять с собой домой. Эта расписка является старейшим печатным доказательством права собственности на акции.

Эта конкретная «акция» подтверждает, что акционер заплатил свой последний взнос в размере двенадцати гульденов и пятидесяти центов. Он сделал это 9 сентября 1606 года, через четыре года после того, как купил акцию за 150 гульденов во время IPO VOC в городе Энкхейзен.

Питер Харменс, владелец 

Владелец этой акции - Питер Харменс - был городским посыльным в Энкхёйзене. На этой должности он помогал мэрам города выполнять их обязанности и зарабатывал 120-200 гульденов в год. Вероятно, у него также был какой-то дополнительный доход. Его акции VOC и другие инвестиции принесли ему немалые деньги. После своей смерти в октябре 1638 года он оставил жене и дочери состояние в 22 000 гульденов.

Дивиденды

Акция Питера является особенной, поскольку дивидендные выплаты, производимые VOC, регистрировались на ее обратной стороне до 1650 года. На трех похожих, но более поздних документах таких отметок нет.

Его вдова также продолжала получать дивиденды, и пометки показывают нам, сколько именно дивидендов акционер палаты VOC Энкхейзена получил между 1602 и 1650 годами.

Записи показывают, что Питеру Харменсу пришлось долго ждать своих первых дивидендов. Только в 1612 году он получил выплату в размере 57,5%.

Примерно до 1620 года средняя годовая дивидендная доходность акций не превышала 6,25%. Это был тот же процент, который выплачивался по гос. облигациям, которые были гораздо более безопасными. Непрерывная война с испанцами в Азии требовала так много инвестиций, что акционеры были отодвинуты в конец очереди на выплаты.

Рассвет и закат VOC

Хотя VOC стала более прибыльной

примерно с середины 17 века, этому конкретному акционеру пришлось долго ждать, прежде чем его акция дала ему достойную прибыль.

VOC просуществовала до

1795 года, все медленнее развиваясь последние 60 лет, выплачивая дивиденды в объеме превышающим  прибыль (за счет капитала) и, в конце концов, разрушилась из-за последствий четвертой англо-голландской войны.

#историяэкономики